СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ «ОТМЕНА ФИЛОСОФИИ» —

ВЫЗОВ, ЗАСЛУЖИВАЮЩИЙ РАЗМЫШЛЕНИЯ*И ОТВЕТА

Розов. Н.С. Социологическая «отмена философии» — вызов, заслуживающий размышления*и ответа // Вопросы философии. 2008, №3. С.38-50.

Две традиции преодоления философии

Попытки отмены философии (ее преодоления, закрытия, возвещения о ее смерти и т.д.) — долгая и поистине славная философская традиция.

Две главные линии в этой традиции можно назвать антиинтеллектуалистской и интеллектуалистской. Первая отменяет философию, видя в ней излишнее, вредное, пустое мудрствование, и ведет критику, как правило, с точки зрения «неиспорченного» здравого смысла или с позиций конкурирующих с философией духовных традиций — религии, магии, словесной культуры. В Греции отменить философию пытались скептики и киники, в Индии — тантристы, в Китае — учителя школы чань Дэшань и Линьцзи, в арабо-мусульманской культуре — ал-Газали и Ибн Таймийа, в Европе — Петр Дамиани и Бернар Клервоский. (Между прочим, нынешние постмодернисты в своем отвержении любой абстрактной рациональной аргументации, в использовании гуманитарной словесной культуры в качестве альтернативной основы вполне вписываются в эту традицию.) Антиинтеллектуалистские попытки отменить философию имеют самоподрывной характер и по своему существу не могут быть долгими и успешными в творческом плане.

Гораздо более плодотворна интеллектуалистская линия преодоления философии. Главная ее направленность — не отрицание ценности разума и мышления, а предложение общих подходов, которые должны превзойти философию, причем с сохранением ключевых рациональных и интеллектуальных критериев. Между прочим, даже своим названием философия обязана одной из первых таких попыток. Сократ и Платон противопоставляли философию (любовь к мудрости) и философов (любящих мудрость) прежней софии (мудрости) и софистам (мудрецам), обвиняя их в дерзких претензиях на обладание мудростью (тогда как мудры только боги) при некорректности их собственных рассуждений, неспособности к настоящей диалектике, к умозрению истинной сущности вещей, к различению истины и лжи, бытия и небытия, и т. д.[1].

Интеллектуалистская отмена философии: пунктирный обзор

Систематический анализ всех интеллектуалистских попыток отменить философию требует самостоятельного исследования, здесь представим только краткий пунктирный обзор. Череда самых громких попыток отмены философии начинается с взлета престижа науки во второй половине XVI – начале XVII вв.

Фр. Санчес критиковал схоластику, пропагандировал эксперимент и критическое мышление как единственно надежные критерии истины.

Декарт предлагал заменить философию «новой наукой», основанной на самоочевидных истинах разума, правильном методе и математике.

Ф.Бэкон предлагал перейти от бесплодных философских умствований к новой опытной науке — систематическим индуктивным наблюдениям.

Спиноза и Лейбниц всерьез надеялись навсегда прекратить все философские споры, сведя метафизические суждения к строгой аксиоматике и безупречному логическому языку.

Локк сводил основные философские вопросы к проблемам опыта и устройства человеческого разума, фактически строил свою эмпиристскую философию как научную ассоцианистскую психологию.

Юм создавал свою систему моральных наук также на психологистских основаниях, скептически отвергая весь сонм философских суждений, не основанных на опыте.

Французские энциклопедисты презрительно отвергали любые вопросы общего характера, которые расценивали как бесполезные и неразрешимые.

Кант в своей борьбе с метафизикой, незаконно пытающейся судить о «вещах‑в‑себе», фактически развивал сциентистскую линию Юма и энциклопедистов, а его новая «критическая философия» должна была преодолеть всю предшествующую философию и встать вровень с наукой по своей надежности и доказательности.

Маркс и Энгельс боролись с идеалистической и метафизической философией, противопоставляя ей свою материалистическую диалектику, которую опять же расценивали как истинную науку.

Ницше, «философствуя молотом», крушил все общепринятые моральные, религиозные и философские установки, причем роль «молота» у него обычно играла дарвинистская биология, новейшая научная физиология и психология.

Молешотт и Бюхнер прямее и откровеннее всех прокламировали освобождение от «философской религии», полную замену всех философских, логических, психологических вопросов естественнонаучным объяснением и экспериментированием, за что и получили неприятное прозвище «вульгарных материалистов».

Рассел первоначально в своей борьбе против философского идеализма Брэдли использовал рафинированные принципы и приемы логики, на основе идей Фреге создал вместе с Уайтхедом внушительную систему теоретико-множественного и логического обоснования научных суждений, попытался представить всю историю западной философии как историю логических недоразумений, заявил амбициозную программу исправления предшествующей философии путем очищения ее от языковых и логических неясностей и ошибок, однако, по иронии судьбы наибольшую популярность обрел не среди логиков и математиков, а в сфере философии.

Гуссерль первоначально строил свою феноменологию как «строгую науку», которая должна была заменить философию, вывести из кризиса всю европейскую философскую и научную мысль.

Ключевой идеей Венского кружка являлась окончательная элиминация метафизики (абстрактной философии) через строгое обоснование осмысленных и корректных научных суждений. Провал этого проекта, к сожалению, заслонил весьма ценные полученные членами Венского кружка результаты, вывел на первый план философию языка Витгенштейна и релятивизм Т.Куна.

Сам Витгенштейн при своем видимом индивидуализме, радикализме и даже мистицизме работал вполне в русле идей Рассела и Венского кружка: как в «Логико-философском трактате», так и в поздних работах он пытался «излечить» язык от излишних и вносящих путаницу философских вопросов и суждений.

Даже Хайдеггер, метафизик из метафизиков, вполне может быть помещен в данный ряд, поскольку в своих поздних размышлениях о Бытии он фактически дискредитирует и отвергает всю предшествующую западную интеллектуальную и духовную традицию (и философию, и науку, и религию), обвиняя ее в «забвении Бытия», в размене на мелкие и незначимые вопросы, иными словами, опять же отменяет всю прежнюю философию (сохраняя пиетет разве что к досократикам и поэтам-романтикам), пытаясь заменить ее на свою новую «метафизику Бытия».

Какие же выводы можно сделать из рассмотрения этого ряда попыток отмены и преодоления философии? Во-первых, мы видим здесь не периферийные, а самые что ни на есть ключевые, центральные философские фигуры. Интеллектуалистская традиция отмены философии — не частное или маргинальное ответвление, а один из главных стержневых потоков философской мысли. Во-вторых, практически каждый названный пункт характеризуется резким поворотом траекторий мышления, открытием новых понятийных пространств, новых подходов и линий рассуждений. В-третьих, философия не то что ни разу так и не была отменена в результате этих попыток, но пуще прежнего расцветала. Напрашивается даже такое гипотетическое суждение: чем серьезнее и масштабнее попытки отмены философии, тем богаче и плодотворнее ее последующее развитие.

Социологизация философии — неявный вызов философскому сообществу

Труды Огюста Конта и Карла Маркса были первыми классическими попытками социологической отмены философии. В последнее десятилетие атака возобновилась. Солидную артподготовку провел Рэндалл Коллинз в своей «Социологии философий».[2]

Коллинз объединяет философию и социально-гуманитарные науки (включая социологию), как подчиняющиеся закону малых чисел и не ведущие к накоплению положительных знаний. В более поздних работах Коллинз выступает уже как приверженец кумуляционизма в социологии.[3] Действительно, уже имеются очень серьезные основания надеяться на прорыв в социальных науках к достижению консенсуса относительно достоверности многих эмпирических результатов и некоторых объяснительно-предсказательных теорий, к соответствующей поступательной динамике социально-научного познания.[4]

С философией дело обстоит сложнее. Если определить ее как мышление, направленное на предельное обоснование любых суждений и построение целостного осмысленного образа окружающего мира и места в нем разумных существ, то можно усмотреть внутреннюю противоречивость и определенную безнадежность в самом этом «проекте». Действительно, чем более глубокие, специальные или достоверные основания мы изобретаем для самых разных суждений, тем меньше шансов построить из этого материала целостный осмысленный образ мира. И напротив, чем более целостен и концептуально строен такой образ, тем больше будет сомнений относительно обоснованности соответствующих суждений, причем, от самых общих, до самых конкретных, касающихся мелких фрагментов окружающего мира. Все сказанное только еще раз подтверждает коллинзовское видение философии как непрекращающегося движения «острия философской абстракции». В противопоставлении с естествознанием и математикой становится ясно, что это движения «в никуда», своего рода, «бег на месте».

Теперь вопрос поставим так, можно ли, не теряя сущностных черт философии — ее претензий на трактовку предельных оснований любых суждений и целостное осмысление мироздания — выскользнуть из паттерна «вечного возвращения» и встать на путь, схожий с поступательным, кумулятивным развитием, основанным на систематическом достижении познавательного консенсуса, который характерен для математики и естествознания?

Подобные вопросы ставились и раньше, как правило, относительно той или иной философской системы. Здесь же внимание смещается от частной философской системы (которая уж точно не может быть абсолютной и окончательной, что касается, между прочим, и любых естественнонаучных теорий) к самому пути развития мировой философии. Итак: как должно быть преобразовано философское творчество, чтобы, не отказываясь от своих высоких претензий (см. выше), встать на путь кумулятивного поступательного развития с растущей платформой интеллектуального согласия? Метафорически тот же вопрос можно поставить так: как спрыгнуть с «философской карусели», но не перестать при этом быть философом?

Поставим тот же вопрос по-другому, более жестко и даже сурово. Есть ли вообще философское знание, либо удел философии — всего лишь накапливающиеся мнения? Возможные ли в философии настоящие открытия?

Заметим, что знания в сфере истории философии о взглядах философов прошлого является лишь эмпирическим научным, но никак не философским знанием. Открытие нового философского манускрипта или факта идейного влияния опять же будет научным, но не философским открытием. Появление новых понятий, моделей, схем, логических ходов аргументации — это важнейшие интеллектуальные накопления, но не открытия в собственном смысле слова.

Используя социологическую трактовку Коллинзом революции в математике и естествознании как появления «науки быстрых открытий»[5], сформулируем следующий критерий. Необходимыми характеристиками знания являются как достаточно широкий уровень согласия среди профессионалов, так и их способность разными способами и с надежным воспроизводимым результатом подкрепить достоверность этого знания в ясной последовательности познавательных процедур. Открытием при этом следует считать прорыв к такому надежно подкрепляемому знанию.

Разумеется, философы, особенно иррациональной, обскурантистской, постмодернистской, феноменологической направленности, вольны приводить другие, специфические характеристики философского знания per se. Однако это не отменяет жесткого приговора, сделанного на основании высокой планки эпистемологических требований «по гамбургскому счету»: до сих пор в философии настоящих знаний нет.

Сам Коллинз (сын дипломата) прямо об этом не говорит. Напротив, книга полна вежливыми реверансами социолога в сторону философов и философии. Поэтому здесь я специально с особой жесткостью формулирую вывод, прямо следующий из анализа Коллинзом различия философского и научного познания. Ни знаний, ни открытий в философии нет; в ней накапливаются только мнения, соответственно, в философии нет и поступательного познавательного продвижения.

Последний тезис обескураживает, а у философов, «стремящихся к самой истине» должен вызывать естественное желание его опровергнуть. Серьезным возражением было бы доказательство обратного: показать, кто и когда совершил философское открытие и получил настоящее, достоверное философское знание, причем согласно вышеприведенным критериям.

Есть возможность еще более амбициозная: стремиться к получению настоящих знаний и совершению настоящих открытий. Такая направленность подразумевает готовность к достижению согласия относительно уже полученных философских результатов и способность их использовать в смещающемся фронте исследований.

Заметим, что в науке также существуют и плодятся защитники идеи «плоской Земли» и ниспровергатели теории относительности. Разница в том, что никакого признания среди профессионалов они не добиваются; караван получения новых научных знаний идет своим путем. Вырвется ли когда-нибудь философия из пространства мнений в пространство знания? Возможно ли это вообще? Если да, то что для этого нужно? Если нет, то на каком основании философию считать сферой познания, а не, скажем, интеллектуализированного эстетического «дискурса»?

Меньше всего Коллинз хотел своей книгой утверждать бесперспективность философии, призывать к ее отмене или преодолении. Однако строгое и бескомпромиссное прочтение, развитие его мыслей составляют самый настоящий интеллектуальный вызов философии и философскому сообществу. Этот вызов эксплицитно формулируется и радикализуется в книге младшего коллеги Коллинза Стефана Фукса, который не случайно в перечне благодарностей первым отмечает именно Рэндалла Коллинза.

Сравнительная социология наблюдателей

К своей книге, озаглавленной «Против эссенциализма: теория культуры и общества»[6] Стивен Фукс многозначительно ставит эпиграфом высказывание Макса Вебера: «Поскольку научная истина — это лишь то, что стремится быть истиной для всех тех, кто хочет научной истины».

Здесь действительно проговорен лейтмотив книги: сдвиг от обсуждения содержания идей к обсуждению социальных условий появления и изменения каких-либо идей. Фукс ставит перед собой крайне амбициозную задачу: построить общую концепцию культуры и общества на новых основаниях — как «сравнительную и объяснительную теорию различий между наблюдателями»[7].

Фундаментальную концепцию наблюдения (наблюдения за наблюдателями — наблюдение второго порядка и т.д.) Фукс взял у немецкого социолога Никласа Лумана, памяти которого и посвятил свою книгу. (Сам Луман заимствовал идею у чилийского биолога и философа Матураны). Фукс также берет на вооружение, наряду с сетевым и организационным подходом, лумановскую теорию систем, но вычищает из нее эссенциалистское содержание, с энтузиазмом развивает начатую Луманом и Ирвингом Гофманом деконструкцию целостности и самости человеческой личности (видимо, этот аспект с наибольшим раздражением будет воспринят отечественной интеллектуальной общественностью, воспитанной на благонамеренном гуманизме и персонализме).

Под наблюдением понимается любое познавательное отношение, выходящее за пределы не только философского и научного, но также человеческого повседневного опыта и даже восприятия окружающего мира животными. Например, по Фуксу, иммунная система всякого организма также является наблюдателем, но с очень простым миром, содержащим только два элемента: опасное для организма и безопасное.

Социолог выступает в качестве наблюдателя за наблюдателями — наблюдателя второго порядка. Если наблюдатели первого порядка, как правило: «реалисты», то наблюдатели второго порядка — «конструктивисты».[8] При этом, наблюдатели второго, третьего и прочих порядков не имеют принципиальных преимуществ перед первичными наблюдателями: они также локализованы во времени и пространстве, зависимы от своих сообществ и сетей, особенно от тех, кому они адресуют свои тексты. Такой подход выигрышно отличается как от мифического кантовского транцендентализма (до сих пор не преодоленного в философии, несмотря на старания марксистов и экзистенциалистов), так и от некритично принимаемой философемы о высоких достоинствах рефлексии и об абсолютном априорном преимуществе рефлексивной позиции над нерефлексивной.

По своей широте и смыслу отношение наблюдения во многом напоминает «опыт» в традиции философского эмпиризма, причем Фукс и не скрывает своей эмпиристской и сциентистской направленности. Преимущество категории Фукса в том, что отношение и ситуация наблюдения не позволяют отвлечься от того, кто наблюдает, где, когда, в каком социальном окружении, с каким историческим прошлым и т.д. Об опыте же можно было рассуждать, отвлекаясь от этих «частностей».

Здесь нет возможности излагать и обсуждать все рассуждения Фукса о человеке, обществе и культуре, которые он делает через призму сравнительной теории ситуаций наблюдения. Нас будут интересовать только наиболее общие аспекты, касающиеся сущностей (недаром книга называется «Против эссенциализма») и социологической отмены философии.

Отношения и вариации вместо сущностей и принципиальных дилемм

Традиционные философские сущности имеют свои ипостаси в аналитизме и логике: натуральные, или естественные, виды (Куайн, ван Бракель)[9] и твердые десигнаторы (Крипке)[10].

Наибольшие затруднения в отношении натуральных видов Фукс видит в полном отсутствии согласия относительно их природы и в исторической изменчивости. Каждый школьник знает, что окружающие нас вещи являются временными агрегатами очень мелких частиц — молекул и атомов, но и последние состоят из совсем уже мелких частиц. Может быть, последние могут претендовать на роль натуральных видов и твердых десигнаторов? Такая гипотеза высказывалась весьма крупным авторитетом в аналитической философии — Куайном; на него и направляет Фукс острие своей социологической критики.

«Куайн признается, что его «пробная онтология до сих пор состоит из кварков и их составляющих, также классов таких вещей, классов таких классов и т.д., вплоть до очевидности обратного (pending evidence to the contrary – выделено С.Фуксом)»[11] Если бы Куайн продвинулся немного дальше в растворении эссенциализма по направлению к социологии, он понял бы что его физикалистская и редукционистская «онтология» не является онтологией вообще, а есть лишь особая ниша довольного малого, хотя и влиятельного, сектора науки — физики <элементарных> частиц. Физикализм — это «региональная» онтология физики. Остальной же мир, включая некоторых физиков, продолжает верить в Бога, гороскопы, предсказания погоды, любовь, чизбургеры и телевидение. Если бы современное общество вообще было совместимо с какой-либо подлинной онтологией, она была бы онтологией не физики частиц, но онтологией здравого смысла, в которой значимыми целостностями являются не кварки, а «философский факультет Гарвардского университета», «семья Куайнов» и «автомобильное движение в Бостоне».

Таким образом, Фукс в целом согласен с тезисом социологического реализма в версии Коллинза о том, что принимать в качестве реальности следует, прежде всего, объекты внешнего соразмерного человеку мира, относительно которых легко достигается согласие — они же и объекты здравого смысла. Казалось бы, произошел возврат к позициям наивного реализма, но это не так, поскольку что-что, а «здравый смысл» — это чуть ли не самая излюбленная мишень для современной социологической деконструкции.

Итак, общая логика рассуждения достаточно прозрачна: 1) дискредитировать рафинированные научные версии натуральных видов как крайне специфичные, «региональные», приемлемые лишь для очень узких сообществ и сетей, 2) противопоставить им более или менее общепринятые соразмерные человеку объекты, 3) дезавуировать и их «твердость» через обычную критику условности, бездумности, разнообразия, текучести «здравого смысла».

Вторая линия атаки на эссенциализм (а вместе с ним и на всю философию) состоит в дискредитации абстрактных вопросов и дилемм, в противопоставлении им реальных и причинно обусловленных эмпирических вариаций ситуаций наблюдения. Далее я привожу соответствующую цитату из Фукса, дополняя ее в угловых скобках <опущенными альтернативами>.

«Эссенциализм проводит различения или/или вместо того, чтобы учитывать изменчивые различия в степени. Он устанавливает полярные оппозиции вместо градаций и эмпирических континуумов. Примеры имеются в изобилии. Наука развивается благодаря методу или нет; действие рационально или интерпретативно; природа искусства призвана <или нет> выражать субъективный опыт; природа технологии является <или нет> безличной; знание соответствует миру или социально сконструировано; разум — это машина или сознание; личности отличаются от вещей, потому что вещи не рефлексируют; организации — это бюрократии или анархии; социальный результат получается благодаря действию или структуре; данная структура есть макро, а не микро; природа метода в социальной науке — это идиографическая герменевтика <или номотетика>; общество — это Gemeinschaft или Gesellschaft[12], но не оба одновременно; Средние века — темные, тогда как современность освещена светом разума. Список может быть продолжен.»[13]

Пусть далеко не все приведенные дилеммы актуальны для современной российской философии, но их легко можно дополнить таковыми: философия должна быть научной или нет; приоритетны личные интересы или общественные; Россия — европейская страна или нет; развивать следует отечественную религиозно-философскую традицию или заимствованную от западной философии; демократия (великодержавность, единая идеология, рынок, глобализация и проч.) — благо для России или нет, и т.д. и т.п.

Вместо всех этих и подобных абстрактных дилемм Фукс предлагает изучать вариации и отношения.

«Допущение изменчивости (вариации) означает растворение натуральных видов и их существенных качеств в отношения и силы. Вариация скептична по отношению к аристотелевским субстанциям и очевидностям здравого смысла».[14]

Фукс строит свой ретроспективный канон преодоления эссенциализма: Галилей, Дарвин, Кассирер, Башляр. Можно было бы поймать за руку Фукса, позиция которого «против эссенциализма» является очень общей, философской и заключенной в рамки философской же дилеммы (есть или нет сущности в мире; верен или не верен эссенциализм). Увы, все эти ходы уже оказываются просчитанными.

«Как только разрешена изменчивость (вариация), появляется дополнительное преимущество: нам в действительности не нужно делать философский выбор за эссенциализм или против него. Сам эссенциализм оказывается результатом определенных сетей. Эссенциализм — это то, как работает сеть, когда защищает свои основания. В своем эссенциалистском модусе сеть сгущает свои действия в то, без чего она не может жить, в то, что она не может представить иным образом. Эссенциализм — это закрытие сети для изолирования и укрытия своих базовых очевидностей и натуральных видов».[15]

Критику абстрактной философии вообще и эссенциализма в частности Фукс подкрепляет социологической интерпретаций основных проблемных областей наиболее развитых и респектабельных направлений — философии науки и аналитической философии, чему посвящает вторую главу с красноречивым ницшеанским названием:

«Как социологизировать молотом»

Если Коллинз слагал благозвучную оду глубоким затруднениям как неисчерпаемым источникам сокровищ для развертывания философского творчества[16], то Фукс в совершенно приземленном стиле надсмехается над «вечными проблемами», которыми гордятся и над которыми не устают корпеть философы.

Коллинз не задавался вопросом о происхождении и источнике потенциального богатства глубоких затруднений, но по тексту можно предполагать, что имелись в виду какие-то еще не открытые обширные (бесконечные?) смысловые пространства. Фукс оказывается гораздо более последовательным (и, увы, — циничным) социологом. Существование в философии глубоких затруднений, вечных проблем и отсутствие надежных общепринятых решений он трактует, исходя не из невидимых трансцендентных смысловых миров, а из неспособности философов как особого типа наблюдателей правильно ставить проблемы, в их неспособности видеть эмпирическую социальную природу затруднений.

«Философия мало, если вообще продвинулась в разрешении своих фундаментальных загадок. Причина этому — не естественная или существенная вечность философских проблем в некотором глубоком и таинственном смысле; скорее, такая вечность является результатом продолжающегося отсутствия успеха. Если проблема не уходит, она становится вечной и кажется связанной с самими условиями человеческого существования; она не остается <актуальной> из-за своей фундаментальной загадочности и универсальности.»[17]

«Социологический молот» Фукса включает признание истории, случайности, отношений и изменчивости (вариаций).

«Когда допускаются история и случайность, когда изменчивость имеет значение, не остается никаких «собственно философских проблем». Как только приходят вариации, мало что остается, как только описывать и объяснять их.»[18]

Фукс ставит под сомнение само различение между теоретическим уровнем и уровнем наблюдения. Эта граница также оказывается переменной, она относится не к основаниям, которые могла бы выявить философия науки, а лишь к меняющимся результатам развивающихся частных наук. Социолог Фукс не отказывает себе в удовольствии откровенного издевательства над философами науки и философами вообще.

«Вместо того, что бы искать универсальные и логические «критерии», которые всегда будут отделять теорию от фактов, философам следовало бы проследить, как действительные продвижения в технологии постоянно сдвигают линии между реализмом и позитивизмом. Конечно же, для этого философы сперва должны прекратить заниматься философией».[19]

Направления контрудара:

1) инорирование и замалчивание

В задачи данной работы не входит детальная разработка контраргументов. Целью была лишь попытка обратить внимание коллег-философов на серьезности сделанного вызова и на необходимости глубокого и основательного продумывания ответа (вероятно, не единичного и разового, а множественного и продолжающегося). Здесь будут только намечены первые видимые направления и шаги такой работы. Непременно должны быть увидены и другие, вероятно, более удачные и перспективные подходы, но для этого необходимо зафиксировать первый слой.

Самым простым и «экономным» является игнорирование философами представленной выше социологической атаки на философию. Действительно, мало ли что американские социологи понапишут в своих книжках? Собака лает — ветер носит. Философия была, есть и будет. Мы — честные наследники и продолжатели ее великого прошлого. У нас обилие своих дел и своих проблем. Незачем тратить время и силы на внешние наветы. Заниматься критикой критиков — значит, лишний раз их популяризировать, давать дополнительные аргументы отечественным технократам — противникам философии (например, как обязательной дисциплины в вузах). Надежнее всего — не обращать внимания на блошиные укусы заморских социологов, замолчать их, глядишь, уйдет и забудется вся эта напасть.

Следует признать, что замалчивание на самом деле часто является сильнейшим оружием. Очень эффективно замалчивать книги и идеи провинциальных коллег. Похоже, что обсуждаемая попытка социологической отмены философии — случай структурно иной. Обе книги выпущены издательством Гарвардского университета и уже получили достаточный резонанс в англоязычном академическом мире. Обсуждаются и у Коллинза и у Фукса не периферийные, а самые центральные проблемы, идеи и фигуры современной философии.

В этой ситуации замалчивание обернется тоже сильным оружием, но только направленным на самих стреляющих. Сколько раз такое случалось в советские времена! Однако после «успешного» замалчивания через 10-20, а то и 50-70 лет приходилось возвращаться к обсуждению и генетики с кибернетикой, и психоанализа, и неопозитивизма, и структурализма, и экзистенциализма, и геополитики.

Неужели опять ждать, когда в мировой философии развернутся поднятые социологами дискуссии о статусе и будущем философии и уже тогда пытаться войти в далеко вперед ушедший спор? Рассмотрим же другие альтернативы.

2) «От философа слышу»

Самый очевидный ход — усмотреть в текстах Коллинза и Фукса не научное социологическое, а общее и абстрактное — сугубо философское — содержание. Таким образом, делая философские утверждения и настаивая при этом на отмене философии они подрывают свои же идеи. Действительно, «социологический реализм» в версии Р.Коллинза — откровенно философская концепция. Фукс не занимается вовсе прокламируемыми им же социологическими исследованиями причин разных конкретных вариаций, вместо этого он делает весьма общие и абстрактные суждения об осмысленности и бессмысленности разного рода вопросов и проблем, плодотворности и бесплодности мыслительных подходов и т.д. Эта тема философского характера аргументации об отмене философии не может не возникнуть в дискуссии и развивать ее можно далее в разных направлениях.

Вообще говоря, само по себе данное наблюдение не является опровержением, более того, не ослабляет, а только усиливает позиции социологических противников, поскольку ставит их в один ряд со славной когортой предшественников, начиная если не с Сократа и Платона, то, по крайней мере, с Декарта и Бэкона (см. пунктирный обзор интеллектуалистских попыток отмены философии в начале данной работы).

Кроме того, бой следует дать, конечно же, не на чужой социологической территории (никто из философов не будет проводить валидные эмпирические исследования причин вариаций конкретных переменных), а на своей — философской. Поэтому, указание на философский характер аргументов об отмене философии — это не более, чем признание должного приемлемого статуса противостоящей позиции для последующего философского спора.

3) «Молот» против «молота»

Всегда в дискуссиях привлекательным является использование оружия (логики и структуры аргументации) противника, поскольку противник, применяя его, тем самым уже признает его правомерность и лишен возможности дискредитировать то же оружие в чужих руках. (Впрочем, моя супруга легко опрокидывает данный тезис простым замечанием: «я же женщина, поэтому мне это говорить можно, а тебе нельзя»).

Главное оружие социологов, направленное против осмысленности общих абстрактных проблем и суждений — «социологический молот» — допущение вариаций, меняющихся во времени и пространстве границ, установлений и прочих конструкций, порожденных в тех или иных ситуациях наблюдения интеллектуальными сообществами и сетями.

Попробуем применить тот же «молот» в качестве контраргумента. Рассмотрим главный тезис Фукса о том, что абстрактные философские (метафизические) проблемы могут и должны быть не решены, а растворены (not solved but dis-solved) путем перевода в проблемы объяснения конкретных вариаций, решаемые эмпирическим социологическим исследованием.

По сути дела, этот тезис является лишь одной из двух альтернатив соответствующей дилеммы. Второй альтернативной является милое всякому философскому сердцу суждение: никакие истинно философские проблемы не могут быть сведены к проблемам эмпирических исследований.

Если же мы в полном согласии с методологией Фукса отказываемся от абстрактных дилемм и допускаем вместо них вариации, то картина получается совсем иной, более сложной, нетривиальной и довольно непривычной. В некоторых «ситуациях наблюдения» некие философские проблемы могут быть «растворены», а в других — не могут.

Можно также рассмотреть отдельно «шкалу растворимости философских проблем» (их сводимости к социологической эмпирии): на одном полюсе располагаются мнимо философские проблемы, легко сводимые к эмпирическим задачам, на другом полюсе — никогда не сводимые, а между ними — серая полоса с подвижной границей, причем факторы, задающие меняющееся положение этой границы, должны быть еще выделены (прогрессивное развитие научных методов и аппаратных средств — наиболее очевидный, но явно не единственный фактор).

Хорошо известен исторический факт — неуклонное «отступление» философии, перевод ее проблем в научную сферу с одновременным рождением из лона философии новых наук. По всей видимости, целостная динамика здесь описывается именно с помощью указанной шкалы или каких-либо ее версий, усложнений, конкретизаций и разверток.

Смысл истории: пример оправдания неразрешимой философской проблемы

В настоящее время намечается процесс перевода проблем субстанциональной философии истории (не об исторических текстах, а о структуре, динамике и направленности самой социально-исторической реальности) из ранга философских в статус научных: макросоциологических или теоретико-исторических.[20] Завершится этот процесс только при институализации соответствующих дисциплин либо на социологических факультетах (что уже происходит в США), либо на исторических (чему упорно сопротивляются историки, в своей массе узко и сугубо эмпирически ориентированные).

Вместе с тем, резонно предполагать, что некоторые философские проблемы никогда не смогут быть сведены к научным. В указанной выше сфере субстанциональной философии истории такой проблемой является вопрос о смысле истории, его существовании, содержании, связи с ценностями, смыслами отдельных эпох и событий, с направленностью будущего развития и т.д.[21] Фукс бы сказал, что смысл истории, как и свобода воли, не постижимы в научном исследовании, соответственно данные понятия являются бесполезными для познания, а соответствующие философские проблемы — не разрешимыми в принципе, но не потому, что они особо глубоки, а потому что они являются псевдопроблемами, которые просто не надо ставить.

Здесь философский подход обнаруживает свою силу, поскольку сосредотачивается на основаниях, выявляет скрытые и умалчиваемые основания и систематически работает с ними. Действительно, надо или нет ставить те или иные проблемы — зависит от точки зрения, прежде всего — от принимаемых ценностей. Пусть какие-либо проблемы не решаются научным подходом, но их не надо ставить только при условии принятия весьма ограниченной — сугубо сциентистской системы ценностей.

Как можно было бы защитить философскую проблематику, касающуюся осмысления истории? Можно показать, что вне зависимости от присутствия этой проблематики в философии (и даже от наличия в культуре самой философии) люди почти всегда придерживались и придерживаются того или иного более или менее осмысленного взгляда, если не на всю историю человечества, то, по крайней мере, на собственную национальную или этническую историю.

При уходе философии освободившееся пространство непременно заполняется иными формами: религиозными, магическими, эзотерическими, идеологическими и т.д. Если философия еще как-то способна реагировать на критику со стороны науки (впрочем, сам этот тезис можно будет проверить на конкретном примере, оценив уровень философского резонанса в ответ на данную публикацию), то остальные упомянутые духовные сферы научились с успехом игнорировать любые научные нападки. Если расширить сугубо сциентистскую систему ценностей за счет ценности критического рационального мышления, допускающего логическую аргументацию, то присутствие философии в пространстве осмысления человеческой истории окажется весьма значимым, по крайней мере, как некий страж рациональности в этой сложнейшей и чреватой многими опасностями проблематике.

Даже можно согласиться с тем, что окончательно ни философскими, ни какими-либо иными способами смысл истории не постичь (хотя бы потому, что история продолжается, а когда завершится — некому будет постигать). Однако расширение системы ценностей оправдывает данную философскую проблему, пусть и неразрешимую.

Предельные основания суждений и осмысленный образ мира

Сопоставим критику философского подхода Фуксом с данным выше определением философии как мышления, направленного на критику и разработку наиболее общих и абстрактных оснований суждений и на построение целостного осмысленного образа мира и человека в нем. С развиваемой Фуксом точки зрения «сравнительной социологии наблюдателей» бесперспективны оба направления.

Каждое суждение всегда делается и/или принимается там-то, тогда-то, где-то и при определенных условиях, главными из которых выступают обстоятельства ситуации наблюдения, а также место наблюдателя в интеллектуальной сети и ее характеристики. Философский подход считает законным отвлечение от этих частностей, а сравнительно-социологический — с необходимостью принимает их во внимание. Всегда ли и в какой мере необходимо учитывать социальные обстоятельства формулирования/принятия суждений — это вопрос сугубо философский, не решаемый никаким эмпирическим исследованием. Пользуясь вновь подходом противника, отвергаем абстрактную дилемму (всегда нужно учитывать / никогда не нужно) и допускаем вариации в рамках континуума: в каких-то познавательных ситуациях философское отвлечение от социальных обстоятельств формулирования/принятия суждений более правомерно, в каких-то — менее. От чего это зависит — новая весьма общая и абстрактная проблема, которую опять же не решить сугубо эмпирическими научными методами.

Познавательная цель построения целостного и осмысленного образа мира полностью безнадежна с позиций «сравнительной социологии наблюдателей», развиваемой Фуксом. Действительно, каждому наблюдателю дана только малая часть мира — его собственная ниша, определяемая его собственным положением в пространстве и времени, в социальных группах, расширенная за счет учета наблюдений, известных в сети, но никак не распространяющаяся на весь мир. Вообще говоря, здесь воспроизводится старый философский тезис о конечности человека и ограниченности его познавательных возможностей. Философы давно смирились с этим, но не прекратили попытки осмысления всего мира в его ключевых аспектах (время, пространство, природа, общество, человек, история, культура, познание, язык и т.д.). Будет ли когда-либо построен окончательный, надежно обоснованный и полностью удовлетворяющий всех образ мира? Можно смело согласиться с тем, что эта философская проблема никогда не будет решена. Фукс сделал бы из этого вывод о бессмысленности, ненужности самого предприятия: пусть каждый изучает видимые ему аспекты и фрагменты мира в собственной нише и не замахивается на большее.

Воспользуемся известной метафорой: путники, следующие разными дорожками и пытающиеся составить общую карту местности. Здесь налицо конечность, даже узкая ограниченность познавательных возможностей каждого. Разовьем метафору бесконечного Леса (яркий образ представлен в «Улитке на склоне» братьев Стругацких). Каждому путнику доступна перспектива только собственной тропки, однако путники могут обмениваться своими представлениями и гипотезами. Вопрос теперь состоит в том, насколько оправданы попытки каждого путника представить себе и другим целостный образ бесконечного Леса. Согласившись с тем, что каждая такая попытка безуспешна («нельзя объять необъятное»), можно ли ставить запрет на такие попытки вообще? Движение разными путями, обмен представлениями, взаимная критика гипотетических образов целого — все это представляется весьма ценным, поэтому запрет следует отклонить.

Метафора Леса допускает также иной взгляд, усиливающий антифилософскую позицию. Может быть, путники (философы) только воображают себе, что движутся и выясняют что-то новое о Лесе. На самом же деле, они кружатся в заколдованном круге (вспомним «Пикник на обочине» тех же Стругацких), только путают себя, друг друга и окружающую публику. Иными словами, видимое отсутствие положительного результата (карты Леса) — не следствие особой сложности и бесконечности великой задачи, а лишь результат изначально порочного подхода. Не запретить его нужно, а лишь указать на его фатальную бесплодность. Вместо безнадежного кружения на месте, следует вооружиться стандартными методами и приборами соответствующих предмету наук и последовательно изучать доступное, не задаваясь бессмысленными вопросами об образе бесконечного и необъятного.

Разумеется, нам — философам — более приятен образ воспарения над частными предметами и науками, вознесение силой абстракции и рефлексии к высоте предельно широкого обзора и далеких перспектив, проникновение к глубинам мудрости и проч. Опять же, пользуясь «молотом» допущения вариаций, можно предположить, что в философии бывает и то, и другое: и бесплодное кружение на месте вокруг так называемых «вечных проблем» в силу принятых непродуктивных подходов, и выход к новому видению, новым проблемам и новым смыслам. Как отличить первое от второго, что нужно для преодоления первого и перехода ко второму, как продуктивно использовать при этом результаты позитивных наук, в том числе «сравнительной социологии наблюдателей» — эти вопросы являются результатом проведенного мной рассуждения и, надеюсь, стимулом для последующих разнонаправленных философских размышлений.

Мой итоговый тезис прост и хорошо известен: внешние атаки лучше не игнорировать, а использовать для проверки и укрепления собственных сил. Новая социологическая отмена философии — вполне серьезный и достойный интеллектуальный вызов. Если мы — философы — по-настоящему верим в философию, то должны не бояться и не чураться таких вызовов, а трансформировать их интеллектуальную силу в дальнейшее развитие философского мышления.

Другие публикации

Розов Н. С. Социологическая отмена философии — вызов, заслуживающий размышления и ответа. Обзор попыток интеллектуалистской отмены (преодоления, «закрытия») философии показывает не периферийный, а стержневой характер этой традиции, участниками которой оказываются центральные в философии фигуры, а следствиями каждой попытки отмены философии — новые значимые и содержательные повороты философского мышления. Книги американских социологов Рэндалла .Коллинза («Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения», Гарвард, 1998, рус. пер. 2002) и Стивена Фукса («Против эссенциализма: теория культуры и общества», Гарвард, 2001) продолжают после К.Маркса и О.Конта традицию социологической отмены философии. Суждения Р.Коллинза о том, что философия всегда будет подвержена «закону малых чисел» (отсутствию консенсуса и накопления общепризнанных результатов) заставляют усомниться в самой способности философии к открытиям и получению новых знаний (а не только мнений). С.Фукс, пользуясь «социологическим молотом» учета истории, взаимодействия, разнообразия, изменчивости и свойств ситуаций наблюдения, не только отвергает основные философские категории и проблемы, но дискредитирует сам философский подход к познанию, предлагая философам заняться описанием и объяснением реальных разнообразий, для чего перестать быть философами. В статье намечены некоторые направления контраргументации, которые позволяют по-новому взглянуть на философию и обнаруживают новые проблемные области.

Nikolai S. Rozov. The Sociological Abolition of Philosophy — a Challenge for Meditation and Response. The survey of intellectualistic attempts to abolish (to prevail, “to close”) philosophy shows that they form not peripheral but the very core tradition. Its members are central figures in philosophy and each attempt has led to a new considerable and meaningful turning-point in philosophical thought. The books of American sociologists Randall Collins (Sociology of Philosophies: A Global Theory of Intellectual Change. Harvard Univ. Press, 1998) and Stephan Fuchs (Against Essentialism: A Theory of Culture and Society, Harvard Univ. Press, 2001) carry on the attempts of sociological abolition of philosophy by K.Marx and A..Comte. Collins’s statements that philosophy will always follow “the law of small numbers” (absence of consensus and of widely recognized results accumulation) lead to doubts of the very capacity of philosophy to make discoveries and gain new knowledge (not only beliefs). S.Fuchs while ”socializing with a hammer” and taking into account history, relations, diversity, variation and situation of observation not only rejects main philosophical categories and problems but also discredits the very philosophical approach to cognition. He suggests philosophers to start describing and explaining diversities but “to stop doing philosophy first”. The paper presents some directions of counterargument that give new viewpoint on philosophy and open new problematic domains.

* Работа выполнена в рамках Комплексного интеграционного проекта СО-РАН 2006 № 7.4 "Интеллектуальные трансформации: феномены и тренды".

[1] См. диалоги Платона: «Протагор», «Горгий», наиболее ярко: «Софист».

[2] Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск, Сибирский хронограф, 2002. 1280 с.

[3] Collins R. Socially Unrecognized Cumulation // American Sociologist, Summer, 1999. Анализ этих взглядов см. в статье: Розов Н.С. Возможные ли «быстрые открытия» и накопление знаний в социальных науках? // Макродинамика: закономерности геополитических, социальных и культурных изменений. Вып. 2 Новосибирск, Наука. 2002.

[4] Здесь имеются в виду работы самого Коллинза по предсказанию распада Варшавского пакта и СССР, а также теоретические результаты Р.Карнейро, А. Стинчкомба, Т.Скочпол, К. и М. Эмберов, М.Манна, Д.Литтла, К.Чейз-Данна, Т.Холла, С.Сандерсона и многих других. См.: Время мира, Выпуск 1. Историческая макросоциология в XX веке. Новосибирск, НГУ, 2000. 360 с. Структуры истории. Альманах «Время мира», выпуск 2. Новосибирск, Сибирский хронограф, 2001. 520 с. Война и геополитика. Альманах «Время мира», выпуск 3. Новосибирск, НГУ, 2003. Разработка и апробация метода теоретической истории. Вып. 1 серии коллективных монографий «Теоретическая история и макросоциология». Новосибирск, Наука. 30 п.л. 2001. Макродинамика: закономерности геополитических, социальных и культурных изменений. Вып. 2 серии коллективных монографий «Теоретическая история и макросоциология», Новосибирск, Наука. 2002.

[5] Коллинз. Цит.соч.Глава 10.

[6] Fuchs, Stephan. Against Essentialism. A Theory of Culture and Society. Harvard Univ. Press. 2001.

[9] Quine, Willard. Structure and Nature // The Journal of Philosophy, 1992, 89. P.5-9. Van Brakel, J. Natural Kinds and Manifest Forms of Life // Dialectica, 1992, 46. P.243-259.

[10] Kripke, Saul. Naming and Necessity. Cambridge. Mass.: Harvard Univer. Press. 1980.

[11] Quine W. Structure and Nature // The Journal of Philosophy, 1992, 89: P.8.

[12] Классическое различение основателя немецкой социологии Фердинанда Тённиса, которые можно перевести примерно так: «Gemeinschaft — общность людей с живыми эмоциональными связями» и «Gesellschaft —ассоциация на основе формальных, механических, функциональных отношений между людьми». (Tŏnnis F. Gemenschaft und Gesellschaft. Achte, verbesserte Aufl. Leipzig, [1887]1935.)

[16] Коллинз Р. Социология философий… С.286, 349-350,942-945, 1089-1096.

[17] Fuchs. Ibid. P.71. Сходное представление об укорененности «вечных проблем философии» в реальных условиях человеческого существования см. в работе: Розов Н.С. Причины долговременной значимости философских проблем (Что делает философскую проблему великой?) Вестник НГУ, т.1., выпуск 1, 2003. Серия философия и право. С.5-21.

[20] См.: Розов Н.С. Философия и теория истории. Книга 1 Пролегомены. М., Логос. 2002. Гл.1-4. Разработка и апробация метода теоретической истории. Вып. 1 серии коллективных монографий «Теоретическая история и макросоциология». Новосибирск, Наука. 30 п.л. 2001.

[21] См. противоположные взгляды на этот вопрос в недавней отечественной литературе: Розов Н.С. Смысл истории как испытание человеческого рода в пространствах изменений // Философия и общество, 2005, 3. С.5-25. Хоцей А.С. Проблема смысла истории с точки зрения логики // Философия и общество, 2005, 3. С.26-69.